Стефан Рабимов, Depesha: «Читатель жаждет, чтобы ему бросили достойный интеллектуальный вызов»

Основатель издательского дома Depesha Стефан Рабимов вместе с семьей переехал из Чечни в США в пятнадцать лет. Страну для переезда выбрали его родители. Политкорректный и аккуратный в оценках, сегодня он отказывается отвечать на вопросы о своих подростковых годах, на которые пришлась первая чеченская кампания. По большому счету история героя интервью — это один из вариантов осуществления американской мечты: приехавший из Грозного молодой человек получает прекрасное образование и основывает медиабизнес в Нью-Йорке. Созданный Рабимовым в 2005 году ИД Depesha публикует материалы на двух языках: русском и английском, — ориентируясь на русскоязычную диаспору за рубежом и англоговорящую аудиторию, интересующуюся постсоветским пространством. В ближайших планах у издателя — запуск журнала Depesha в России, что обещает быть занятным медиаэкспериментом, поскольку оценочная журналистика для экспортного и внутреннего потребления — это два совершенно разных продукта. Отвечая на вопрос о потере контакта с российскими реалиями, Рабимов убежденно сообщил, что ему и — шире — его проектам таковая не грозит. Но достоверно подтвердить или опровергнуть это сможет только успех или неуспех журнала Depesha после официального запуска в России. В интервью OFF | THE | RECORD Стефан Рабимов рассказал о том, почему российского стиля не существует, Солженицын и Бродский лучше Ксении Собчак, а Depesha продается за те деньги, за которые отказались покупать «Сноб».

А что с вопросами, которые ты предпочел оставить за кадром?

Ничего, просто еще не время на них отвечать.

Ты помнишь свой первый день в Америке?

Не то, что «как вчера», а как сегодня! Мы прилетели в Нью-Йорк, и на пути из аэропорта я был ошеломлён сумасшедшей силой и энергетикой этого города. Небоскребы, шум, столько разных людей. Масса идей, пытающихся проявить себя. Это был неповторимый аудио-визуальный шок.

Надо сказать, что я очень быстро почувствовал себя здесь комфортно. Оказалось, моё понимание мира хорошо гармонирует с Нью-Йорком.

Твой журнал называется Depesha. Это слово обозначает «срочное сообщение» или «телеграмма». Почему именно так, если учесть, что журнал выходит всего дважды в год?

Что касается периодичности, то выход печатной версии журнала дважды в год определяется особенностями функционирования индустрии моды, существованием двух модных сезонов: весна-лета и зима-осень. К тому же создание по-настоящему качественного продукта в задуманном мной формате занимает как минимум четыре месяца. Затем один месяц на сборку журнала и еще один — на печать и распространение. Как и многие авторитетные сегодня издания Depesha начиналась с блога. По сей день существует онлайн-версия, которая обновляется ежедневно. Значение «телеграмма» хорошо подходит для интернета. Это важное сообщение, передаваемое посредством электричества. Плюс до изобретения телеграфа депешами обменивались между собой сотрудники дипломатических корпусов, что относит нас к традициям космополитичности и придает слову некую элитарность.

Depesha стоит в розницу $25. Журнал «Сноб» начинался примерно с такой же цены. Сейчас она упала. В Америке есть люди, готовые платить эти деньги за контент — пусть и качественный, — который можно бесплатно найти в интернете?

Для начала нужно не забывать, что ты приводишь пример ежемесячного издания. Возможно, тратить $25 каждый месяц готовы немногие. Что касается Сети, то да – там есть всё. И журналы вообще никогда не делали больших открытий, как, допустим, газеты или интернет. Они не для этого существуют. Журналы нужны, чтобы глубже вникать в темы, актуализируемые иными СМИ. Depesha выходит раз в полугодие, каждый номер можно читать долго, и выглядит он исключительно эффектно.

В журнале нет рекламы, на чем вы зарабатываете?

Это раньше продажа полос рекламодателям была единственным способом заработка для журналов. Сегодня сколько изданий — столько и моделей монетизации. Например, журнал Monocle зарабатывает деньги от продажи продуктов в своих магазинах. У Dazed & Confused большая часть денег приходит от онлайн-версии. Depesha в свою очередь является не только издательским домом, но и коммуникационным агентством с отделами маркетинга, пиара, event- и продюсерских услуг и так далее.

В одном из интервью ты сказал, что ожидаешь, что к 2011 году проект выйдет на безубыточность. Это произошло?

Да.

Выходит, как минимум пять лет проект был убыточен и требовал инвестиций. Откуда ты брал деньги?

В Америке существует инфраструктура для развития бизнеса. Найти средства не так сложно. Частично это мои деньги, частично — кредит, что-то было и на волонтерских началах.

Сейчас ты единственный собственник Depesha?

Да.

Ты себя определяешь в первую очередь как редактора или бизнесмена?

Времена, когда главные редакторы могли позволить себе оставаться просто редакторами, уже прошли. Сегодня это невозможно. Возьмем ту же Анну Винтур, главного редактора американского Vogue. Она одновременно и редактор, и бизнес-вумен, которая зарабатывает для своего журнала миллионы долларов. Не говоря уже о том, что она способствует продвижению дизайнеров на руководящие позиции в разных компаниях. Например, именно она порекомендовала Гальяно для Christian Dior, Марка Джейкоба — Louis Vuitton и Тома Брауни — Brooks Brothers. Я не разделяю роли редактора и бизнесмена.

Но ведь эти роли часто антагонистичны. Редактору свойственно хотеть тратить деньги на производство качественного продукта. Издателю свойственно его в этих порывах ограничивать. Часто приходится идти на компромиссы с самим собой?

Не соглашусь с такой постановкой вопроса. Для меня и для нашего журнала деньги никогда не были камнем преткновения. Мы создавали и создаем очень качественный журнал, и на это нам хватает тех средств, что у нас есть.

Журнал — это диктатура или демократия?

Современное медиа-пространство уже не авторитарно.
Журнал — это процесс и диалог: одновременно с людьми, с которыми ты его создаешь, и с людьми, которые его читают.

Как тебе кажется, если ты исчезнешь из журнала Depesha, он сильно изменится? Или формат не позволит ему сильно сойти с рельсов, кто бы им ни управлял?

Depesha — мое детище. Я придумал и реализовал его концепцию. Если честно, то мне сейчас трудно представить обстоятельства, при которых я бы просто отошел от дел. При этом я убежден, что Depesha как медиапроект уже достиг того уровня, когда его реноме и его лицо определяется не только главным редактором. Vogue будет существовать и без Анны Винтур, Interview в России мог бы открыться без Алены Долецкой. Depesha без Стефана Рабимова ожидает замечательное будущее, но об этом ещё не время думать.

СМИ должны подстраиваться под вкусы аудитории или они могут их формировать?

Я считаю, что одно не исключает другого. Безусловно, любое сложившееся СМИ должно давать ту информацию, которую от него ожидают. Одновременно ничто не мешает ему продвигать какие-то новые идеи и парадигмы в рамках своего формата.

Президенту российского Conde Nast Карине Добротворской приписывается фраза, которой та якобы охарактеризовала читательницу Vogue — то ли «молодая идиотка», то ли «модная дура». В любом случае не очень похоже на то, что столпы глянцевой журналистики намерены продвигать новые парадигмы…

Я не работал в Conde Nast и не знаком лично с Добротворской, поэтому я не в позиции давать комментарии. Приписать можно что угодно кому угодно. У каждого издания должно быть видение своей аудитории. Я создавал Depesha для людей, которые не привыкли оглядываться назад, амбициозно настроенных. Мои вкусы и мысли продолжают находить отклик, за что я благодарен нашим читателям. Я не думаю, что нужно постоянно ссылаться на целевые показатели. Хороший читатель жаждет, чтобы его не просто сделали более информированным, а чтобы ему бросили достойный интеллектуальный вызов.

В одном из интервью ты сказал, что «в хорошем варианте будущего ты видишь себя медиамагнатом». Ты отдаешь себе отчет, что все медиаимперии строятся на массовых и незамысловатых продуктах, а интеллектуальные являются лишь необязательным гарниром?

Я всегда считал, что всё альтернативное мейнстриму со временем само становится мейнстримом. Цикличность развития культуры и истории пока ещё никто не отменял.

Если некий человек, назовем его «маркетолог», придет к тебе и скажет: «Чтобы зарабатывать в три раза больше, нам нужно перестать публиковать нобелевские выступления Солженицына и Бродского и начать публиковать колонку Ксении Собчак», — ты согласишься?

Я понимаю, что сенсация-du-jour может продать журнал гораздо эффективнее, чем Нобель. Но меня это мало интересует. Наша модель монетизации не основана на продаже рекламных площадей. Для меня изначально было принципиально важно, чтобы редакционная политика была независима от финансовой.

Создавая проект, ты был уверен, что он найдет свою аудиторию? Ты не боялся, что его не поймут?

История принадлежит непонятым поначалу людям! (Смеется.) На самом деле, когда я запускал проект в 2005 году, я создавал его, ориентируясь на свой круг общения. Я знал, что по крайней мере для этих людей публикуемая мной информация будет интересна.

Какие материалы из недавних номеров ты можешь особенно отметить?

В четвертом выпуске — это перевод эссе знаменитой писательницы Сьюзан Зонтаг «Когда мы смотрим на боль других», пользовавшийся большой популярностью среди наших читателей. А в пятом выпуске, я думаю, стоит упомянуть фотосессию со Светланой Светличной, своего рода хулиганство — привлечь заслуженную актрису к участию в модной съемке.

Вы не обращались к Лейбовиц, чтобы получить фотографии для оформления эссе Зонтаг?

Я посчитал, что для такого сильного эссе особое оформление не нужно. Любая картинка лишь понапрасну отвлекала бы читателя.

Зачем ты делаешь двуязычный журнал?

Изначально Depesha была нацелена на русскоязычных людей, живущих за рубежом. Однако интерес иностранцев к современной России, её жизни и персоналиям продолжает стремительно расти. Вместо нишевого проекта мы стали настоящим многоканальным порталом между этими мирами. Мы издаёмся в Америке, и что интересно, число англоязычных подписчиков растет быстрее, чем русскоязычных.

Раз уж коснулись этой темы, то вопрос, который очень интересует лично меня. Как ты думаешь, писатель в принципе может успешно творить на неродном языке или Набоков — счастливое исключение?

Отвечу именами людей, которые знамениты своими работами на неродных языках: Сэмюэл Беккет, Александр Хемон, Джозеф Конрад, Владимир Набоков. Список можно продолжить.

Современные российские модные дизайнеры действительно интересны кому-то из наших соотечественников, живущих за рубежом?

Да, я считаю, что в России есть дизайнеры, о которых мир должен узнать, потому что их работа перспективна и интересна. Например, такие дизайнеры как Олег Бирюков, Леонид Алексеев, и Дмитрий Логинов могут легко конкурировать на международной модной арене. Дизайнеры из Казахстана Куралай Нуркадилова и Рауза Баязит также в этом списке. Я рад, что у меня есть возможность их продвигать. Современная мода не придаёт значения гражданству или национальности.

У тебя в гардеробе много вещей российских дизайнеров?

У меня в гардеробе мало вещей любых дизайнеров. Я предпочитаю создавать вещи по своему вкусу.

То есть, тебя как потребителя не устраивает дизайнерская одежда, которую ты продвигаешь?

Больше чем устраивает! Но все же я предпочитаю made-to-measure и какой-нибудь интересный аксессуар. Очень люблю кожаные изделия, пластик, резину, металл.

Какой самой дорогой предмет одежды, который ты когда-либо купил?

Винтажное пальто с капюшоном Thierri Mugler.

Как бы ты описал российский стиль?

Российского стиля как такого не существует. Формирование национального стиля требует продолжительного времени. Так, например, есть русский стиль. Может быть, даже — советский. А вот российский стиль ещё ищет себя. Россия сейчас удивительно динамичное культурное пространство, несмотря на все сложности.

Ты говорил: «Мишель Обама охотно продвигает американские бренды моды. Почему же жена президента России не может делать то же самое?». А ты сам как думаешь?

Без участия госпожи Медведевой я не могу ответить на этот вопрос. Может быть, в России нет дизайнеров, которые ей по душе. Я не знаю. Может быть, всё еще впереди. В России ведь уже есть политики, которые интересуются модой и продвигают ее.

А это кто?

Взять хотя бы Ирину Хакамаду, которая стала успешным дизайнером. Юдашкин сделал военную форму по госзаказу.

Хакамада уже давно не политик. Живя в Америке, ты не боишься потерять контакт с Россией, перестать понимать актуальность момента?

Потерять контакт можно, только осознанно приняв такое решение. Я не приму его никогда. Кроме того, мой коллега, управляющий редактор Depesha Алексей Тимбул живет в России, в Ростове-на-Дону. Если у меня возникают какие-то вопросы относительно происходящего, он всегда приходит на помощь.

Другая твоя цитата: «Я убежден, фэшн-проекты должны существовать вне политики». А как же Benetton? А как же симачевские футболки с Путиным?

Я убежден, что фэшн-проекты должны быть выше политики. Если мода считает себя частью искусства, то она должна быть аполитична, ей не следует занимать стороны. А то, что делают Benetton и Симачев, — это не политические высказывания, это просто PR-ходы, предпринятые для достижения коммерческого результата.

Алена Долецкая охарактеризовала состояние посткризисной модной индустрии как «the party is over». Как по-твоему, индустрия пришла в себя после кризиса 2009 года?

It’s after-party now.

У кого ты больше всего хотел бы взять интервью?

В режиме «машины времени» я бы очень хотел взять интервью у Раисы Горбачевой, находившейся между двух стихий — модой и политикой — в то невероятное время геополитического и культурного коллапса. Но это из разряда несбыточного. А из реально возможных встреч… Я бы хотел порассуждать о жизни с Рупертом Мердоком и Уорреном Баффетом.

Если бы ты мог при рождении решать, родиться красивым или богатым, что бы ты выбрал?

Умным. (Смеется.)

Это сколько хочешь… А красивым или богатым?

В нашем мире деньги диктуют очень многое. Наверное, пришлось бы выбрать богатство.

В Россию собираешься возвращаться?

Мой дом — Нью-Йорк. Это столица мира. Люди, оказавшись здесь, могут мгновенно почувствовать себя частью здешней культуры, найти себя вне зависимости от их корней и обстоятельств.

Твоя любимая детская сказка или рассказ?

«Приключения Чиполлино» Джанни Родари.

Твои дети будут знать русский?

Да. И я надеюсь не только русский, а как минимум два-три языка.

Какую черту в людях ты больше всего презираешь, а какую сильнее всего ценишь?

Мы все так несовершенны, поэтому я презираю и ценю это несовершенство.

— Сергей Колесов, иллюстрация: Леонид Гуревич

Источник: off-the-record.ru